Остап Ступка: Многие вещи и сейчас остаются для меня загадкой

Двенадцать дней прошло со дня смерти Богдана Ступки (он умер 22 июля после продолжительной болезни в санатории "Феофания"). А его сын Остап приехал в родной театр им. Ивана Франко. Но, взяв ключи на проходной, открыть кабинет отца не смог. "Нет, лучше как-нибудь в другой раз, еще слишком все живо в моей памяти".

На это первое и такое тяжелое для него интервью Остап соглашался очень долго. Три раза назначал встречу, потом переносил, извинялся: "Не до интервью мне". А когда все-таки приехал, держался как мог, вспоминая отца иногда даже улыбался, но в глазах взрослого и такого сильного мужчины все же блестели слезы.

- Остап, нет таких слов, которыми можно было бы высказать вам сочувствие. Богдан Сильвестрович - мегачеловек, вершина, которую никто и никогда не заменит. Недавно было девять дней со дня его смерти. Вы провели этот день в узком кругу?

- С таким человеком, как папа, так не получится... В 8.00 мы были в церкви, помянули его, потом поехали на кладбище. Пришли родственники, друзья… Наш кум, известный скульптор Михаил Рева, живущий в Одессе, предложил эскиз памятника. Мама, конечно, внесла свои коррективы. Но в целом ей все понравилось. У меня есть мысли написать книгу о нем. Но не сейчас, надо к этому прийти и морально подготовиться. Знаете, мне до сих пор не верится, что папы нет. Мама говорит, как будто на съемки уехал...

- Остап, неловко вам пересказывать события тех скорбных дней, но когда вы сидели с родственниками у гроба на похоронах, ваши же коллеги уже говорили о новом преемнике, который придет в театр на место Богдана Сильвестровича - Станиславе Моисееве. О его назначении якобы было написано в завещании, которое видел Богдан Бенюк. Никто не верит, что оно существует.

- Нет, оно есть и в нем написано о Станиславе Моисееве, это не выдумка и не слухи. Такова была воля отца. Разговоры об этом велись несколько лет назад, еще до его болезни. Папа думал об этом, потому что даже если ты жив-здоров, работа такая, что постоянно отнимает силы, здоровье. А в связи с этими событиями...

- Ну это хоть правда, что вы писали его под диктовку отца?

- Да, за три дня до смерти папа диктовал мне, когда уже не мог не только держать ручку, но и говорил с большим трудом. Станислав тоже был в больнице. И он еще раз сделал ему конкретное предложение. Я был свидетелем этого разговора. Записка эта небольшая, всего одна страница.

- А к чему была такая срочность с объявлением преемника? Неужели нельзя было хоть для приличия подождать 40 дней?

- Когда папа умер, как он и просил, я передал это завещание Президенту. А дальше уже решал не я. Но, видимо, следуя его воле, они так торопились написать приказ.

- Почему выбор пал именно на него? Они так сильно дружили, как рассказывает об этом Моисеев?

- Да, они были в хороших отношениях, работали вместе. Станислав Анатольевич отличается мудростью, выдержанностью. Он тоже ученик Олейника, Данченко. Может продолжить те идеи, которые были заложены его предшественниками. А как оно будет дальше - посмотрим.

- Наверняка отец просил исполнить не только эту его волю. Что еще было в этом завещании?

- Было еще кое-что… Если оно будет, то будет, а пока я не хочу об этом говорить. Но это тоже связано с одной должностью в театре.

- А вы знаете, что большая часть труппы относится к приходу нового режиссера, мягко говоря, отрицательно. Есть среди них такие отверженные люди, которые говорят, что если Моисеев переступит порог театра, они готовы идти на самосожжение…

- Не надо наводить тень на глянец, как сказал бы Богдан Сильвестрович. Моисеев сказал, что часть труппы отправит на контракт, но по такой схеме живет весь мир, а мы остались в советских законах. Есть люди в театре, которые ничего не делают, но продолжают получать зарплату. В какой стране, кроме нашей, это еще приемлемо? Да, могут быть изменения, но я не думаю, что они коснутся талантливых, работающих актеров. К тому же реформа - вещь непростая, ее не сделаешь за один день. Все должно быть аккуратно, грамотно. Не думаю, что это будет резко, жестоко. А, может, и вообще ничего не будет.

- Ну а за себя вы не переживаете? Ведь вас с сыном Дмитрием тоже могут, невзирая на регалии и заслуги папы, подвинуть…

- Я спокоен. Самое интересное, что никто из труппы с ним еще даже не общался, а уже себя накручивают. Актеры в театре выходят на работу только 18 августа. Соберутся люди, поговорят с ним. Нужно успокоиться, пообщаться, услышать от него, чего он хочет, и внести какие-то свои предложения. Я верю, что все будет хорошо. Поверьте, ему тоже нелегко. Его тоже гложут сомнения… Но у него есть свое видение: нужно выходить на мировой уровень. Для этого нужны такие реформаторы. Он - режиссер, а отец режиссером не был.

- Что будет с кабинетом Богдана Сильвестровича? Вы забрали оттуда его вещи?

- Нет. Все осталось, как было при его жизни. Есть мысль сделать там музей… А, может, и не надо… Это пока не решено.

- Если так, то где же будет сидеть новоиспеченный режиссер?

- В театре много других кабинетов, которые пустуют. Станислав Анатольевич, кстати, тоже не хочет ничего трогать.

- Остап, а после похорон вы открыли кого-то из друзей отца по-новому?

- Ну есть такие моменты. Были люди, которые поддерживали нас эти два сложных дня. Один друг папы прилетел из Нью-Йорка. И дело не в расстоянии, а в отношении. Но это были настоящие друзья, таких мало. Кто-то закрылся… Скажу честно, меня это не поразило. Такова жизнь.

- Знаю, многие коллеги собирались приехать. Константин Хабенский, Никита Михалков, Сергей Гармаш, но не смогли.

- Гармаш с Ярмольником были, они появились в церкви на отпевании в 12 ночи. На похороны не остались, у них был спектакль. Они хотели его отменить, но не получилось. Мы посидели с ними, потом вышли на улицу, вспоминали истории, веселые случаи, которые были связаны с папой на площадке... И стали громко смеяться… Это была такая смена настроения, защитная реакция организма. Остальные присылали телеграммы. Я еще не все успел забрать из театра. Писали все: начиная от Путина, заканчивая посольствами и друзьями.

- А с местом на кладбище вам, правда, помогло государство?

- Да, папа же Герой Украины. Всей процедурой занималась администрация президента и Министерство культуры. У них был четкий план, что, как и когда. Я им очень за все благодарен.

- Сейчас, когда Богдана Сильвестровича с нами нет, интересна каждая деталь последних дней его жизни. Вы успели с ним поговорить? Прощался ли он со своими близкими?

- Ему очень тяжело было говорить в последнее время, у него совсем пропал аппетит. Он все время спал. А так - шутил до последнего. Ему постоянно звонили люди. Из Израиля, Америки, России... Будучи уже сильно больным, он летал в Питер на съемки с палочкой. Но потом болезнь стала прогрессировать, и он не мог ходить, только лежал. А за три дня до кончины спел в палате арию "Умру ли я?" Мы не знали, как реагировать. Ясный ум, светлые глаза, а тело ему уже не принадлежало.

Мне очень жаль, что я так и не успел с ним поговорить, как отец с сыном. Нормальный разговор был бы, если бы я приехал к нему один. Но все время в палате был еще кто-то. Конечно, он чувствовал, что все плохо, но сохранял дух. Папа был очень сильным человеком. Не знаю, продержался бы кто-то другой с его болячкой столько времени.

- Кто вам первым сообщил о смерти? Вас ведь не было с ним в ту роковую ночь в больнице.

- Мне позвонили врачи. Мы были с папой весь день, а к вечеру уехали с женой к детям за город. Но мама была там постоянно. А мне ведь еще какие-то дела в городе решать нужно было…

- Священника в больницу не приглашали?

- Были мысли. Не получилось… Но его ведь отпели в церкви.

- Азаров отдал на вечное пользование Богдану Сильвестровичу при жизни дачу в Конча-Заспе. Говорят, что ее, как и квартиру на Заньковецкой, у вас могут отобрать…

- Посмотрим. Сейчас некогда этими вещами заниматься. А квартира находится в частной собственности.

- Отец позаботился о труппе, но не мог не позаботиться о своих близких. Оставил ли он вам какие-то сбережения?

- Завещаний нам не писал. А о сбережениях знает только мама. Это ее парафия. Она хранитель очага. Мне лично ничего не оставлял. Он же не нефтью торговал, чтобы оставить пару вышек. Он оставил другое, более ценное, чем нефть: театр, дух, кино…

- Последнее его появление было на открытии малой сцены им. Данченко. Я помню, как тяжело ему уже было передвигаться. Вы ведь хотели одно время его забрать домой из Феофании…

- Да, после этого больше он публично нигде не появлялся. Ему было уже тогда очень плохо. Открытие сцены он ждал 23 года, поэтому не мог не приехать. Был период, когда папа был дома, потом опять мы отвозили его в Феофанию, надо было делать какие-то процедуры. Врачам ничего не нужно было нам говорить, все и так было ясно. Были еще и побочные эффекты, которые мешали лечению.

- А он лежал в вип-палате? Дорого ли вам обходилось лечение?

- Нет, обычная палате. Лечение было бесплатное. Это ведь не частная клиника. Сами мы платили только нянечкам.

- Остап, понимаю, как вам сейчас тяжело, но скажите, какой был на самом деле у него диагноз?

- Рак. Первоначально мочевого пузыря. Потом все пошло в кость тазобедренного сустава. Или наоборот. Но это уже было неизлечимо. Мы поздно обнаружили. Такой же диагноз был у Фиделя Кастро и у Петра Первого.

- А вы скрывали от папы истинный диагноз?

- Мы ему не говорили. На эту тему с ним беседовали врачи. Помню, после первой операции мы повторно прилетели в Мюнхен, нас там заверили, что гарантируют десять лет жизни. Мы с отцом гуляли по Мюнхену, я его гонял, чтобы он больше двигался, он периодически уставал, садился на скамейку у трамвайной остановки, но так, все нормально было. Мы там ходили в оперу. Отец знал их наизусть. И вот сидим в театре в первом ряду. А он мне на ухо шепчет: "Она ему сказала…" Немцы все чопорные сидят, молча, а он торопился мне все пересказать. Я его все одергивал: "Пап, в антракте расскажешь…" А когда мы вернулись в Киев, я улетел в Панаму на 1,5 месяца, прилетаю, а он уже с палочкой. Я спрашиваю: "Что такое?" А он: "Сказали, что мениск". Хотя, странно, почему они не сделали контрольную химию, когда мы приехали? В общем, многие вещи и сейчас остаются для меня загадкой.

- Говорят, вы будете третьим в списке одной политической партии. Зачем вам это надо? Не боитесь повторить не совсем удачный опыт Вакарчука и Русланы?

- Я буду заниматься не политикой, а продвигать культурную программу. Есть много интересных проектов. Начну с театра, кино… Нужно продвигать закон о меценатстве. Но это уже разговор будущего.

По материалам Сегодня