Писатель Андрей Битов: Я принадлежу к самому темному поколению

Писатель, президент Российского ПЕН-клуба Андрей Битов рассказал  о священниках Шевкунове и Вигилянском, восприятии православия и буддизма, пути к вере и много о чем еще.

- Андрей Георгиевич, Вы знаете, что архимандрит РПЦ МП Тихон (Шевкунов) озаглавил Вашим именем рассказ в своей книге "Несвятые святые", в котором поведал всем о Вашем частном разговоре с другим священником РПЦ МП - Владимиром Вигилянским?

- Да, известно, мне его много раз пересказывали. Это мифология.

- Не было ничего из описанного Шевкуновым?

- Чтобы мать мне являлась после смерти - нет.

- Хотите дать публичный ответ автору рассказа?

- Зачем? Я не буду ввязываться. Все равно я что-то рассказывал во всяких СМИ про то, как я приходил к вере. А почему он на мать сослался, это мне не совсем понятно. Я успел мать, единственное, что причастить, и, слава Богу, она приняла это охотно, но не потому, что она была такой воцерковленной. Просто она дореволюционный человек, она родилась крещеной и хотела помереть по обряду. Вот и все, что было.

- Какая роль во всем этом о. Владимира Вигилянского?

- А вы что, боретесь с Вигилянским?..

- Не то что боремся - просто произошло что-то вроде раскрытия тайны исповеди, - но Вы утверждаете, что весь рассказ о желании матери, чтобы Вы отправились к некоему старцу Авелю, основан на мифологии, либо на исповеди матери…

- Вигилянский привел этого священника, который причастил мать. Вот и все. Там и исповеди-то никакой не могло быть. Она была человеком чистым. Я за ней грехов не знаю, в чем она могла исповедоваться.

- Первый Ваш рассказ, который я прочитал - было это в конце 80-х, журнал "Юность, - назывался "О - цифра или буква". Он привел меня к дзен-буддизму. Когда Вы впервые соприкоснулись с восточными религиями?

- Сразу начну с главного. Я принадлежу к самому темному поколению. Школу закончил при Сталине и не получил никакого духовного образования, кроме того, что любил читать художественную литературу. Слава Богу, это была большая ошибка большевиков - они не запретили русскую классику. Гласности у нас не было, но оглашенными мы были и к вере приходили сами. То есть мы поверили сами, а не потому, что нас этому учили те, кто поверил. Я не имею в виду только православие, естественно, но в широком смысле. Эта оглашенность, или самостоятельность прихода к вере в Бога, по-моему, характерна для представителей моего поколения.

- И как же Вы пришли к вере?

- Это произошло совершенно спонтанно, случайно. Я спускался в метро, уже будучи пишущим человеком, достаточно взрослым, и вот навстречу был поток на эскалаторе, и я почувствовал какое-то безумие, ну не знаю, приступ какой-то, и как будто увидел какую-то растяжку, по-современному говоря, через все: "Без Бога жизнь бессмысленна". Вот и все. Вот и вся моя вера.

С этого момента я стал обретать точку отсчета. И тогда же ко мне пришло понятие точки. Как бы я обратился вот на эту точку, начал чувствовать. То ли она сверху, то ли она во мне. В общем, точку. Когда я думал о смерти, например, я понимал, что все человек может отдать. Он, говорят, "дошел до точки". Поскольку я в языке живу и, по-видимому, какое-то ухо имею, то и пришел через язык, конечно.

- И что эта точка значит?

- Ну, что ты можешь отдать? Вот, все можешь отдать, но "до последней точки", от которой ты можешь вернуться обратно.

- То есть точку не отдать все-таки?

- Точку не отдать, да. Но назвать ли это душой, не знаю. Думаю, что да. Почувствовал эту точку. Где-то все такое уже созревание крутилось вокруг 63-го года приблизительно, то есть мне было 26 лет. Это лермонтовский возраст, рубежный вполне, когда душа или туда, или сюда определяется и, в общем, становится более ответственной, хотя и такой же грешной, но, во всяком случае, более сознающей, что ли. Тогда уже самиздат развивался, и кто-то мне дал одну из книг Кришнамурти, и это было для меня абсолютно по делу, я читал, как будто бы я это все сам написал.

- Это была первая книга по религии, которую Вы прочитали?

- Нет, самое странное, что первой книгой все-таки для меня был, случайно совершенно, Коран. Не потому, что у меня кто-то из мусульман есть. Она просто после блокады сохранилась на полке у бабушки среди прочих книг. Это первое русское издание Корана, перевод с французского.

- А к ней она как попала?

- Об этом я уже у нее не могу спросить. Попала, как в библиотеки интеллигентные попадало что-то. Я помню, что я ее, конечно, не читал, но я ее раскрывал. В частности, она очень хороша была для гаданий - куда палец попадет.

- И действительно сбывалось?

- Сбывалось. У меня была большая любовь, и меня в это время забривали в армию, и мы с моей возлюбленной, будущей первой женой, гадали и ткнули прямо пальцем в стих: "Вам предписали войну, и приняли ее с отвращением". Это было в 57-м году. И Коран до сих пор у меня стоит, я его ценю. Мало книг сохранилось от переездов, от перемены мест, но эта стоит памятью. Я раскрываю ее иногда наравне с другими.

- А вообще, ислам большую роль играл в Вашей жизни, часть которой Вы провели в Ташкенте?

- Нет, но это никак не коснулось меня. У меня мать даже родилась в Ташкенте, но и она никак… Она родилась у моего дела, который там служил до революции, был директором реального училища. А в 43-м году я туда попал, уже через блокаду пройдя, бабушка туда была эвакуирована Ленинградской консерваторией. А потом я уже туда попадал как геолог. Так что чисто такие колониально-туземные впечатления, и ничего другого.

- Никакой дружбы у Вас с мусульманами там не сложилось?

- Дружба у меня была с одним моим сокурсником уже по одному из поздних образований, когда я кинематографиста получал. Тимур Пулатов учился с нами вместе на высших сценарных курсах, очень талантливый был прозаик, он был полутаджик-полуузбек, и мусульманство он, скорее, как житель той страны, знал, чем исповедовал. Да и я, сын православных, а сам покрестился лишь в 45 лет, и для меня это последовательность неграмотного человека - сначала я раскрывал Коран, потом я получил все-таки в руки Евангелие. Оно было для меня просто открытая книга в каком-то смысле, поскольку она была вычитана из русской литературы, из языка.

- Толстой, Достоевский?..

- Да. Кстати, Ветхому Завету я не сумел предаться, от лени, наверное, толком. Но то, что всегда особенно принимается вместе с Новым Заветом и печатается - Псалмы, да, читал, потому что это опять стихи, то есть это восприятие литературное. А историю Христа, изложенную четыре раза, воспринял отчасти как, в современной терминологии, постмодернистское произведение. Как, допустим, в произведениях японского писателя Акутагавы Рюноскэ есть четыре версии одного и того же события. Заповеди есть заповеди, они всюду одни.

- А как относитесь к опытам Льва Толстого по собственному переводу Евангелия?

- Я понимаю теперь, что он имел в виду, но зачем я буду этим заниматься, я не специалист. Я понимаю смысл его попытки все это изложить внятно. Но я не сравнивал его перевод с общепринятым переводом, который, конечно, несовершенен.

Я Пушкиным много занимаюсь последние годы. Так вот, он не читал Евангелие-то по-русски. В лицее им преподавали в обязательном порядке по-старославянски, а он читал Библию по-французски. Русские переводы начали возникать после Пушкина.

- Но все равно Библия по-французски - это не оригинал.

- Толстой, борясь, может быть, со склерозом, изучал греческий, на котором написано Евангелие.

- Хотя есть версии, что даже и сами Евангелии далеки от истины…

- Мне, например, когда попалось "от Фомы", то очень понравилось, там нет изложения истории - одни изречения. А это уже гораздо ближе к буддизму - только посылы.

- Одна из самых известных книг буддизма "Дхаммапада" состоит из изречений. Хотя есть и такие сутры, где изложены эпизоды из жизни Будды. Вообще, сутр всего 84 тысячи.

Если вернуться к Вашему знакомству с восточными религиями, то какой была первая буддийская книга, которую Вы прочитали?

- Кришнамурти - о пути жизни.

- Но это все-таки не буддизм.

- Во всяком случае, он был проповедником, близким к этому. Между дзен-буддизмом и индуизмом. Да, скорее, грамотнее назвать его индуистом. Вот видите, я безграмотный человек, индуизма от буддизма не отличу. Но дзен-буддизм меня прельщает своей поразительной такой афористической ясностью, он мне близок как словеснику. Я все воспринимаю через слова, и хотя в данном случае это слова переводные, но душа моя откликается на эти посылы. Я вижу закоснелость Церкви в ритуалах, и мне очень не нравятся распри - чья лучше, чья праведнее, я совершенно не воспринимаю расизм и национализм. Мне кажется, что это просто разные языки Господа. Кто изобрел точку, что Господь один, будь это египетский фараон или еще кто, мне более-менее все равно. Я это чувствую, и у меня возникает связь.

- Но в любом случае Вы монотеист?

- Допустим, если формулировать это так, то да.

- А как относитесь к противоречию между монотеизмом и пантеизмом, например, шаманизмом, который монотеисты называют язычеством?

- Знаете, в последнее время, старость уже наступила, я стал относиться с интересом большим к многобожию тоже. Обожествляя разные формы Творения, они были гораздо ближе к природе и к трепету перед жизнью, чем монотеисты. И я вижу тут преступную грань, когда человек приписал себе некие права на высшую позицию среди живого, что абсолютно не соответствует истине.

Но я говорю, что я человек темный. Я не читающий человек - я изредка пишущий, но в основном думающий. Я себя полагаю, даже придумал себе оправдание, основоположником "интеллектуального примитива", но примитива не в смысле том униженном советском, а как живопись, допустим.

- Как Пиросмани?

- Да. Я считаю, что та мысль, которая мне приходит в голову, она правильная, потому что она пришла ко мне. Потом я очень быстро оказываюсь в пространстве, что это не моя мысль, что она давным-давно подумана, что она принадлежала многим. Но это меня не обижает, а подтверждает, что она правильно пришла. Там не может быть ошибки. Я иду Путем, короче говоря, и мне по Пути спускается нечто. Перевариваю это как-то, формулирую. И, кстати, мои произведения скромные не более чем отражение Пути человека, так реагирующего на жизнь в этих обстоятельствах, в которых я прожил, начиная с блокады и до сегодняшнего дня. Если это выстроить, это единый текст, в которым отображен путь, совпадающий с моими современниками в чем-то, и некоторые откликаются на это. По-видимому, для них это более близко, понятно, и через меня они воспринимают что-то. А я не могу назвать ни одного первоисточника, поверьте мне. Если уж я говорю цитату, я ставлю ее в кавычки или делаю сноску. Значит, эта цитата стала моей частью. Допустим, строки из Пушкина или Мандельштама. Но в целом я не могу назвать ни учителей, ни источников, ни чего. И это не гордыня, я надеюсь, а темнота.

В общем, разница между образованием и просвещенностью вам ясна, и, я надеюсь, что я до некоторой степени просвещен, то есть мой уголок темный освещен чем-то.

Кстати, одно из первых воспоминаний, если говорить о вере, но я его потом вспомнил и не хотел бы придавать этому чего-то такого - теперь модно задним числом приписывать какие-то знаки, - это когда мы из блокады выбирались Дорогой жизни, это был март 42-го года, уже лед трескался, для меня существовала только мать: если она есть, то никакие бомбы, никакие ужасы не были мне страшны. И первый у нас путь был на север Урала куда-то, в городок Ревда, 4 с половиной года в котором я помню сквозь пятна памяти, забитой такой детской замученной памяти. И туда была очень тяжелая дорога, эшелоны, бомбежки, воровство, потери и страхи. И вот, наконец мы плетемся пешком ночью, у нас санки со скарбом, который из Питера еще везется, и идет мать впереди по тропинке, через озеро протоптанной. Надо перейти, и там будет деревня и дом отца. И вот мать впереди, старший брат за ней, и по линии уменьшения я в хвосте, значит, и у каждого свои санки по мере нагруженности, у меня - тоже. Мне очень тяжело, я устал, и холодно, мороз страшный. И вдруг - луч света падает и ведет. Не луна, а как будто вдруг прожектор такой спустили - и мы дошли. Вот это я помню. Так что были моменты, кроме того, что человек сразу от груди матери получает биение сердца, и это главное - любовь.

- Был ли у Вас какой-то особый опыт в буддийских странах?

- Не так давно, когда я был на Тайване, я впервые читал какую-то буддийскую книжку, ту, которую кладут в отелях наряду с Евангелиями. Даже она у меня где-то есть, я ее приволок. Вроде бы их можно брать из отелей, это должно поощряться, но я все-таки спросил разрешения. Портье был польщен и сказал: "Конечно, берите". Там же лежала и по-английски Библия. И я их листал вместе и параллельно. Но книга была очень поверхностная, и она меня не зацепила, кроме каких-то смешных мест. Я буддизм в своем понимании пережил гораздо глубже и дальше, чем было в этой книжке. Так бывало уже со мной довольно часто.

Но у меня там все время восходы были замечательные. Потом я приехал в другую страну - и у меня были закаты. Я прожил в восходах и закатах. И мне запало совпадение восходов над океаном с листанием этой случайной книжки. Еще мне удалось на Тайване один раз зайти в храм - и там у меня были какие-то переживания. Поскольку своего храма не было, все равно мне в какой храм заходить, но тут возникла некоторая неловкость, поскольку я не знаю, как себя вести. Это была поездка коллективная, там была какая-то книжная выставка.

- Вы имеете в виду, что не было православного храма - и Вы вместо него зашли в буддийский,поскольку для Вас это все единое?

- В общем, да. За мной поплелся еще кто-то из любопытства. Я запомнил этот контакт в дверях. Вижу, что обувь снимают, и тоже снимаю. Меня беспрепятственно пропускают, а того, второго, останавливают. Увидели, что он праздно идет, а я - непраздно. Я понял, что это действительно видно, и люди могут это понимать. Ему просто сказали, что храм не для экскурсии. А на выходе я вынул тайваньский доллар, который равен нашему рублю, и совершил ошибку, когда хотел просто оставить деньги: никаких свечек я не зажигал. Встал, правда, на колени перед Буддой, там такая ступенечка была. Послал мысли о том, что меня волновало. Вышел - и океан. В общем, все было на самом деле по-настоящему.

- Что же Вас связывает с православием?

- Хотя я и крещеный, но с точки зрения православия я невоцерковленный. Я не соблюдаю положенных обрядов. Конечно, мне уютно в хорошем русском храме, и мне нравятся иконы, когда они хороши. Но бываю в церкви редко. Могу поставить свечки за покойников, за здравие. Но дальше я не иду.

- А как Вы крестились?

- Мне было 45 лет, это задолго до перестройки. Это произошло в Грузии. Они практически православные, с каким-то легким, до сих пор мною не понятым отклонением. Они древнее, чем русские православные. Мне вообще в Грузии уютно очень.

- Почему именно в Грузии?

- Не знаю. Но теперь оказалось, спустя годы, что меня многое с ней связывает. Я пишу сейчас об этом книгу. Хотя я не считаю себя профессионалом, но свой текст я написал, в принципе, а вот эту книгу еще чувствую себя обязанным написать - автогеографию. Не автобиографию, а именно автогеографию. Где я разбираю фамилию, имя, отчество - в общем, копаюсь в собственном происхождении. А никого уже не осталось в живых, я старший в роду и по крови я старший.

- И что же, Вы обнаружили, что Ваши корни - на Кавказе?

- Да вот, они-то и обнаружились совсем недавно, а мое тяготение к нему проявилось само по себе. У меня всю жизнь было недоумение по поводу моей внешности, как будто бы я не в мать, не в отца, а в прохожего молодца. Оказалось то, о чем отец даже уже не знал, - что он черкес в пятом поколении.

- Вы черкес?

- Да, и фамилия Битов - черкесская.

- И что она означает?

- По-разному. В первый раз, когда я узнал, я тогда был запрещен, и мне мой друг из Азии Тимур Пулатов предложил халтуру, чтобы я на него поработал. Это азиатский вполне подход: деньги пополам, а он обеспечивает меня работой. Надо было писать сценарий на ташкентской студии. Я поехал, потому что денег совсем не было - запрет на профессию был полный. И заодно мне нравилось проводить ссыльное свое время по провинциям империи, где потеплее, ну, как нормальному бродяге. Суфийствовал, так сказать. И там я вдруг узнал, что "бит" - это у них "вошь". А поскольку мне было стыдно этого сценария, это была халтура, может быть, единственная в моей жизни, то я хотел снять свою фамилию, говорил: "Я не хочу быть Вшивцевым".

Позже уже татары мне объяснили, что нет, ты так не думай, что вошь, это может означать и "шустрый", и "хитрый". А недавно я узнал, что основа все-таки "бит" - это "дом", "бейт". Это поприятнее. У Фазиля Искандера есть очень хорошее эссе "Поэты дома и поэты бездомья". Оказалось, что я поэт дома, поскольку у меня был дом. Это важно. Я жил и вырос каким-то образом в дореволюционном доме. Семья была дореволюционная, как-то сумела тихо проползти.

- И религиозность их тоже, получается, была дореволюционная. Как они при этом относились к созданной Сталиным РПЦ МП?

- Дело в том, что абсолютно, по-моему, родители не были религиозными. Они все, конечно, были крещены, но были молодыми людьми, когда пришла революция, и восприняли полное погашение веры как должное. Нет, они не были никакими - они были Божьими людьми, по-моему, с добрым сердцем и с чистой совестью. Мне кажется, совершенно необязательно знать, что ты веруешь, это я не считаю должным. Но, конечно, никакой хулы или такого открытого атеизма в доме тоже не было. Бабушка моя, которую я очень любил, была немка и лютеранка. Она была возраста Блока, и она была, конечно, более верующей. Но чтобы выйти за русского, она приняла православие.

- А Вы сами как относитесь к тому, что официальная Церковь сейчас сращена с государством?

- Она и раньше была сращена, и сейчас сращена, поэтому меня не очень туда и тянет.

- Но в то же время есть другая Церковь, которая не приняла этого сотрудничества с коммунистами.

- Знаете, что, как только возникает какой бы то ни было запах… Я стал просто противоколлективным человеком вообще, в принципе. Это меня всю жизнь, с одной стороны, губило, с другой стороны, спасало. Не могу я с людьми. Ну, не нашел я общности, кроме какой-то группы друзей, которые, как правило, сходны по профессии, по биографии, и их можно исчислить десятками на протяжении жизни, я не нахожу радости в коллективе. Это позорное слово "коллектив" меня гасит.

Индивидуализм, который был, может быть, защитой большой, остался. Уже мне 75 вот-вот, и я ничего с ним не поделаю, я ни во что не вольюсь.

- Современную официальную Церковь Вы воспринимаете как продукт коллектива?

- Абсолютно я вижу, что это так оно и есть. Нет, там есть прекрасные люди, я же сталкивался с ними, поразительные люди. И тот, кто меня крестил в Грузии, был удивительный человек: воин, грузин, кавказец. Воин в настоящем смысле слова. Божье-то воинство. Сначала меня поразила красота этого человека, красота этого монастыря и места - все подошло, и судьба привела. Я хотел креститься несколько раз с того момента, как уверовал. Думал, что от крещеных родителей русский человек должен креститься. Хотел с первым ребенком своим покреститься, чтобы она была, наконец, крещена вовремя и как положено, а я - заодно. Упущен оказался момент. Потом меня хотел крестить мой друг очень близкий у Меня - что-то мне помешало. Потом меня мой старший друг Олег Волков, писатель, благородный господин, который 29 лет отсидел, отдал "хозяину", он хотел крестить меня у Дудко. А Дудко на тот момент взял и публично "покаялся" - и та либеральная волна, которая все осуждала, по-видимому, каким-то образом меня. И Дудко в этот момент уже был не при делах.

- А в чем он "покаялся"?

- Ну, в чем-то покаялся. Он же был диссидентом, а раздиссидентствовался. В тот момент это мне помешало. А может, у меня просто постоянные странствия, блуждания, но, в общем, не захотелось. И потом судьба привела все-таки через Грузию. Я был в это время вместе с дочкой, но она была уже взрослая, ей было 20, а мне - 45, и все-таки мы покрестились вместе, как и думали. Меня привел мой друг-грузин, который сам хотел быть крестным.

Но настоятель монастыря, который нас крестил, первое, что он сделал, когда он посмотрел, он сказал: "Можно я буду вашим крестным?"

- Да? Как интересно!

- Грузины же не такие дисциплинированные, как в храмах РПЦ… РПЦ - еще похуже есть аббревиатуры. Когда Господь накажет, то на ухо наступит - и слышать перестают. Как можно было сделать после ВКП(б) и КГБ - РПЦ? Ну, это невозможно даже слышать! Есть еще РКПЦ какая-то - это совсем уже… Во всяком случае, если люди не слышат языка, значит они слова Божьего не слышат, на мой взгляд, нельзя аббревиатуру на Церковь ставить. Это грех. Чем мы отвечаем? Мы же отличаемся словом - и слово нас выдает всегда и всегда оправдывает, если оно правильно употреблено.

- Есть еще Истинно-Православная Церковь, а также РПАЦ - Российская Православная Автономная Церковь…

- Так это все дурно.

- Но они как раз противостоят РПЦ МП.

- Ну и пусть они противостоят, но зачем же не иметь слуха!

- Сокращенное их название Вам не нравится?

- Нельзя не иметь слуха, ну, что это такое… Значит, вы и плохо будете говорить на паперти, вот и все, и Слова вы не слышите.

- Но вернемся в Грузию.

- Да. И этот человек, красавец такой двухметровый, первый срок он получил за то, что он крестил пионерский лагерь, когда тот купался. Дети же купаются - он их и покрестил. Его отправили в лагеря. И второй срок потом получил. В общем, настоящий воин свободный. Он умер не так давно, отец Торнике, настоятель монастыря Моцамета, в переводе с грузинского - "Верующие". Чудесное было время. Это был 1982 год. Я крестился в том возрасте, в котором в старину князья крестились, чтобы нагрешиться вволю, а потом перед смертью выйти к Богу чистыми. Настоятель замечательно мне отпустил грехи, исповедовал меня. Он сказал: "Ну, знаю я твои грехи, хорошо себе их представляю. Я их тебе отпускаю. Но после этого тебе будет трудней". Вот и все.

Не так давно я был в Грузии. Сейчас же стало труднее навещать бывшие республики СССР. Я наездился по империи, пока был Советский Союз. А теперь это самостоятельные государства, которые кичатся перед русскими своими границами. И вот я приехал по приглашению Патриарха Грузии Илии Второго.

- Патриарх Грузии лично Вас пригласил?

- Не меня лично - там какая-то была делегация на чей-то юбилей, какой-то обмен, какие-то приветствия, укрепление культурных связей, и меня почему-то Патриарх тоже выделил в особую единицу и включил в эту делегацию. С дочкой опять мы были. И Патриарх на меня тоже произвел впечатление. Настоящий духовный отец.

- Получается, Вы как в грузинском православии крестились, так в нем и остаетесь?

- Так получается… И тогда же я узнал о смерти своего крестного отца Торнике. Он умер буквально за год до моего приезда. А ведь я приехал для того, чтобы его повидать. Воспользовался этим способом проникнуть в Грузию.

- Раз Вы коллектив не приемлете, значит Вы диссидент? Именно поэтому Вас в армию забрали - отчислив из института за то, что протестовали против вторжения советских танков в Венгрию?

- Нет, в армию меня забрали за двойки. Чего я буду лишнее себе приписывать! А неприятие тех событий в Венгрии было у всех, между прочим. Нечего думать, что кто-то что-то исповедовал. Сколько жизнь прожил, я даже при Сталине этого не видел. Те, кто делали карьеру, те и исповедовали этот режим. Остальные либо боялись, либо сидели, либо тихарились, что называется.

- А почему же режим удерживался, если его не принимало большинство?

- Потому что власть у него была.

- Но один человек плюс несколько тысяч человек из спецслужб, милиции и армии, даже вооруженные - это ничто против миллионов, которые были против. Если бы только они открыто заявили об этом…

- Слушайте, мы что, сейчас будем о политике с Вами разговаривать, рассуждать о Путине? Зачем?! Власть есть власть, и она есть зло безусловное. Она неизбежна. Почитайте лучше моих "Последних из оглашенных". Это самая последняя моя вещь, написанная в мае прошлого года, она опубликована в № 1 журнала "Октябрь" за 2012 год. Лучше оттуда процитировать:

"- Так ты тоже придерживаешься точки зрения, что каждый народ заслуживает той власти, которую имеет?

- Как, по-моему, и ты. Не ты ли заявлял, что власть, слава и благо (деньги) - это то, что копится всем миром, а потом распределяется верхушкой, и те, кому ничего не достается, называются народ?

- Возможно. Это триединство еще в Библии сформулировано как слава мира. Власть и слава - такая же перестановка трех букв, как Россия и СССР.

- Надо же! "Народ-языкотворец"… И звук не врет. Только я бы прибавил к этому триединству еще и зло. Оно тоже копится всем миром. И тоже неизбежно узурпируется властью, чтобы быть потом распределенным в той же пропорции. Так что те, кто получают по минимуму, тоже народ, зато менее грешны. И это единственное оправдание власти - быть ответственной за общее зло. Потому, быть может, и "от Бога", что в наказание.

- Не чересчур ли нам его уже досталось?

- Чересчур. Для этого и требуется покаяние. А то все вокруг виноваты, кроме нас самих. Оттого мы всегда параллельны собственной истории, что в собственных глазах невиновны. Муки на месте совести. Оттого и власть на месте закона. Она-то хоть самопожирает себя, как и положено злу. Это она, когда приходит ее время, себя свергает, а не народ".

- А что это вообще за вещь - "Последние из оглашенных"?

- Это повесть о самостийном отшельнике, который ушел от людей. И это разговоры с ним. Это финал моей главной книги - четырехтомной эпопеи "Империя в четырех измерениях". Последняя, четвертая часть, четвертое измерение - это роман "Оглашенные", а это одновременно и послесловие к "Оглашенным", и послесловие ко всей четырехтомной "Империи". Это замыкающая повесть, которая кончается словами: "Больше я в эту империю не вернусь". Эти четыре тома описывают все, то я знаю. Предыдущее произведение кончалось на 19 августа 1991 года, когда все определилось, а в "Последних из оглашенных" я пробежал отрезок с 91-го года. Эти 20 лет описаны по-быстрому в виде последнего свидания с одним из моих любимых героев из "Оглашенных". Когда я говорю "я" - это автор. Не надо путать автора с "я". Автор - это не я, а я - это не автор. В этой книге ничего не придумано, кроме автора. И подписано: автор. Автора необходимо придумать, иначе ты ничего не напишешь. Пишу не я, который с Вами разговаривает. Да и я, который с Вами разговаривает, это не я - это уже полуписьменное состояние. А что такое "я" - это как раз ближе к дзен-буддийским рассуждениям, и оно меня очень интересует, как всякого нормального человека.

По материалам Рortal-credo.ru