Гармаш: У нас, у актеров, свои прибамбасы. Я вообще чокнутый

Его уважают абсолютно все: и зрители, и профессионалы, и критики. Такое единодушие большая редкость, и этим может похвастаться актер Сергей Леонидович Гармаш.

Он учился в Школе-студии МХАТ, но в отличие от своих молодых сокурсников прошел серьезную школу жизни. Его яркая актерская природа была очевидна уже в первых студенческих работах.

Сергей Гармаш счастливчик. Его приглашают в свои картины лучшие режиссеры. Михалков и Абдрашитов, Соловьев и Учитель, Хотиненко и Валерий Тодоровский…

- Когда говорят о тебе, говорят с придыханием. Ты редкий актер, которого все уважают, это дорогого стоит и это надо заслужить. Притом что зрительская любовь и популярность далеко не сразу к тебе пришли. Лет пятнадцать ты работал в театре - хорошо работал, снимался, но как-то не было вот такого, чтобы выстрелило. Скажи честно, тщеславие мучило изнутри?

- Ты знаешь, такого, чтоб прямо мучило, не было. Но я тебе скажу, я вел себя по-другому.

- То есть?

- Я водки много пил. Не то чтобы заливал горе, нет. Мне просто так радостно было и весело, что я ну как бы и не замечал этого. Утешал себя: ничего, придет еще время. И потом, есть такой момент в нашей профессии, когда у тебя замолкает телефон. Этот момент обязательно наступает.

- Ну, у тебя-то такой момент не наступил?

- Почему? Вот у меня сейчас такой момент: я на протяжении полугода не слышу ни одного серьезного предложения. Такого, чтобы я понял: вот оно! Конечно, мерки мои изменились.

- В том-то и дело. Ты избалован хорошими предложениями.

- Но понимаешь, какая штука: в первые пятнадцать лет все равно мне грех было жаловаться. У меня было много кино. Другое дело, какого. Я всегда говорю: от какого-то кино остаются деньги, вложенные во что-то, от какого-то - название города, где оно снималось, от какого-то - смешная байка. А какое-то кино - такого очень мало во всей фильмографии - становится частью твоей жизни. Тогда такие моменты были. Это была и самая первая картина - встреча с Абдрашитовым. И даже в неудачной картине Игоря Васильевича Таланкина я был счастлив произносить в кадре текст Достоевского. Хотя, говорю тебе честно, чего-то не хватало.

- Не хватало, чтобы узнавали на улице?

- Нет, узнавать меня узнавали. Я слышал от людей отзывы о своих картинах, когда еще вообще был никем - я только шесть лет снимался. В 1990 году я снялся в "Армавире" у Абдрашитова, и ко мне в Доме кино подошли Гердт и Евстигнеев и сделали вот так вот, знаешь, знак пальцами (изображает жест).

- Мол, здорово?

- Да. И мне больше ничего не нужно было. Я напился немерено от счастья! Но мысли о том, что не так писали в прессе, не приглашали на фестивали, - этот момент был, да. Просто для меня это никогда не превращалось в идею фикс. Ведь такой момент, он может наступить и завтра, и послезавтра. Да он и так уже наступает. Уже не будет у меня такого количества предложений, таких ролей, которые были пять лет назад. Их будет все меньше и меньше. И к этому нужно быть готовым.

- Почему так пессимистично, Сереж?

- Ну, потому что в кино больше снимают молодых, чем стариков. Это однозначно.

- А ты себя уже в старики записал?

- Нет, я себя в старики не записывал. Знаешь, мне нравится обозначать все это даже не какими-то этапами, а просто дорогой. Вот я по ней иду, и то, что она не кончается, - вот это класс. То, что она может подниматься в гору, опускаться вниз. Главное только, чтобы у тебя хватило ума на этой дороге не ставить никаких знаков опознавательных и километража. Знаешь, я же никогда в жизни не мечтал о ролях. Вот правда. Никогда! То есть как не мечтал? Я не мечтал конкретно. Вот, скажем, пример тебе. Я поступил в театр…

- В "Современник".

- Да. В Школе-студии МХАТ мы учились… меня нигде не брали с нашим отрывком. А потом я вдруг прочитал монолог Мити Карамазова на одном показе, и меня стали брать. И сюда меня взяли за Митю Карамазова. Галина Волчек сначала сказала: спасибо, монологи мы не слушаем. И в последнюю секунду Фокин (Валерий Фокин - режиссер. - Прим. ОК!) спросил: а что за монолог? Я говорю: Дмитрия Карамазова. Они там пошептались - Фокин с Квашой и с Гафтом, значит, и с Волчек - и разрешили мне выйти.

Знаешь, если честно, это один из самых счастливых моментов в моей жизни. Читая монолог, я понял, что буду здесь работать. Я дочитал его до конца, а это двадцать две минуты! Потом, когда пришел в театр, вот этот "Митин файл", он всегда лежал со мной, но никогда мною не активизировался. Я не ходил и не говорил: Галина Борисовна, вот хорошо бы мне… Проходит какое-то время, и вдруг бабах - приходит Фокин, ставит "Карамазовых" и дает мне роль Мити Карамазова. И это со временем преобразовалось во мне в личную мою такую примету, в личное актерское суеверие.

- Это удача, ты удачливый актер, удачливый человек, Сереж.

- Это везение. Ты понимаешь, у нас же у каждого свои внутренние прибамбасы, мы все садимся на пол, если на землю упадет текст роли. Я вообще чокнутый в этом смысле. Вот я играл "Мурлен Мурло", мне сказали: все, Гармаш, пошел пятнадцатый год, снимай штаны, невозможно уже их латать. А мне расстаться с этими штанами - как палец дать отрезать. Потому что у меня суеверие, что я начну вдруг по-другому играть.

- В результате поменял штаны?

- Ну, поменял, с горем пополам поменял.

- Слушай, но у тебя ведь были периоды непростых отношений с театром. Ты сам мне рассказывал, что и спектакли, бывало, срывал. Наверняка это не бесследно для тебя проходило?

- Ну как тебе сказать. Огромное спасибо Волчек за то, что она параллельно учила меня как артиста и воспитывала как мать. В те моменты, когда я пил и не знал в этом меры. У меня были плохие взаимоотношения с алкоголем. Они и сейчас ненормальные, я не умею с ним находить общего языка, правильного, как другие люди. Это я сейчас понимаю, а раньше мне казалось, что умею. Театр стал для меня домом с первой секунды. Здесь есть моменты студийности - той, которая была в первом "Современнике".

Вот для меня одна из причин сегодняшнего крушения в сфере культуры, искусства, образования - это утрата традиций. Если сейчас провести два дня в Школе-студии МХАТ, где мы учились, мы там без корвалола не обойдемся. И выйдем оттуда с очень плохим настроением. При всем том, что там работают наши друзья, с которыми мы учились. Но утрата традиций, понимаешь. А в "Современнике" до сих пор это сохранилось. Когда сюда приходит молодой человек, ему сразу дают невероятный аванс доверия.

- Ну вот скажи, Сереж, когда происходили, как ты говоришь, разные инциденты, тебе Волчек все прощала?

- Да ну нет, ни фига не прощала. Она меня наказывала, и наказывала по-разному.

- Как наказывала? Рублем, из театра выгоняла?

- Из театра не выгоняла, а рублем наказывала. Вот у нас, скажем, были какие-то премиальные поездки. И меня в них не отправляли. Я тебе больше скажу: у нас были моменты, когда мы с Галиной Борисовной по целому году только здоровались.

- Да что ты, по году? Это огромный срок.

- Я тогда ушел из "Трех товарищей". И потом такая же история произошла с "Тремя сестрами". Это сугубо внутреннее дело, не хочу говорить, кто прав, кто виноват, главное, что мы это пережили. Это как в настоящей семье: мы с ней прошли через очень непростые взаимоотношения. Я безумно негодовал на нее, она негодовала на меня, и нам было тяжело - и ей, и мне. И при всем при этом я никогда не был наказан ролями. Никогда! Казалось бы, после того как я ушел из "Трех товарищей", она могла не давать мне ролей. И все равно спустя какое-то время мы вместе с ней двумя руками перевернули эту страницу и стали жить дальше.

- А скажи, у тебя никогда не было мысли уйти из "Современника", как Лена Яковлева, твоя партнерша?

- А зачем? У меня никогда не было причины. У меня был один-единственный повод такой - когда-то Алла Сергеевна Демидова предложила мне сыграть Лопахина в "Театре на Таганке". Я пришел к Галине Борисовне, она сказала - ну, не без тени ревности, она всегда относится к этому ревностно и не скрывает этого: "Если хочешь, иди. При одном условии: там в программке должно быть написано, что ты артист театра "Современник". Правда, в итоге дальше слов дело не пошло.

Еще у меня был один такой момент, когда кто-то из друзей мне сказал: "Дурак, фиг ли ты сидишь? Ты можешь в два раза больше сниматься, ты можешь купить себе квартиру быстрее". А у меня тогда было до двадцати спектаклей, сказки детские. И я на секунду задумался, но тут же это меня испугало. Это так кажется, что я имею награды, имею фильмографию, что вот сейчас возьми и уйди я из "Современника" - и возьмут меня куда угодно. Да взять-то, может, возьмут, только это, понимаешь, не решение проблемы.

- Мне вообще кажется, что ты по натуре однолюб. Вот ты если полюбил женщину, то раз и навсегда. Если пришел в "Современник", то останешься ему верен. Это генетически в тебе заложено, или жизнь показала: от добра добра не ищут?

- Я от добра добра не ищу, нет. Знаешь, когда-то, когда я был совсем молодым, я в армии перечитал всего Шекспира. Я был уже таким, старослужащим, и можно было ни фига не делать, а валяться в вагончике с книжкой. И я перечитал все, что пропустил в театральном училище. Все, что прогулял и пропил. И какие-то вещи так бабахнули мне в голову!

Я помню, в "Троиле и Крессиде" есть такая фраза: "Мы столько потеряли своего, что не свое удерживать не надо". Это очень верно. Я видел такие моменты, в том числе и в этом театре, когда люди пытались отсюда прыгнуть во что-то лучшее. И чем это заканчивалось? Ну и потом, пойми, что другой театр, и другой режиссер, и другая роль - это еще не все. Да, роль, да, режиссер, да, спектакль. Нет, не все. Понимаешь, можно входить в театр на работу, а можно входить домой.

- Мы с тобой договорились пообщаться сразу после фотосессии, а ты предложил поехать в "Современник". Тебе здесь даже говорить комфортнее.

- А ты знаешь, если бы меня жена выгнала из дому, первое время я бы жил в "Современнике". Здесь все свое, он правда как дом. Ты знаешь, кто чем живет, у кого как в семье. У кого радость, у кого несчастье. У нас ведь не пропускается даже день рождения директора буфета. Я уж не говорю о постановочной части. Постановщики наши, реквизиторы участвуют в каждом капустнике. Мы делаем свой, они свой. И они "бьют" нас!

- Слушай, меня поразило насчет армии - то, что ты там читал Шекспира. Вообще в армию, я так понимаю, ты сам захотел пойти?

- Ну понимаешь, тогда было такое время. Я окончил Днепропетровское театральное училище, работал в театре кукол в Херсоне. Но это не освобождало от армии. Единственное, все закончившие театральное училище служили в ансамблях. И я тоже нацелился в ансамбль. Я приехал, показал диплом, прочитал какие-то стихи. Они говорят: будешь в хоре стоять. Если придумаешь что-то, байку какую расскажешь, артистом разговорного жанра пойдешь. А тут у театра кукол выскочили гастроли в Чечено-Ингушетию. И мне говорят: поехали. Чечня, там еще лето, так классно… И я поехал на гастроли.

- И что же случилось после гастролей?

- А после гастролей я приехал, а там оставалось до конца призыва всего ничего. А поскольку я тогда уже знал, что поеду поступать в Москву в театральный, то тему армии нужно было сразу закрыть. Откосить - тогда вопроса такого не стояло. Когда я оказался на призывном пункте, то узнал, что еду в стройбат... в Бологое. И ты знаешь, вот что я тебе скажу…

Когда я там заканчивал службу, я говорил: мать ее так, эту армию. Я буду проезжать мимо этого Бологого, буду открывать окно и орать матом. А спустя немного времени, когда я стал сниматься в кино, и ездить в Питер, и проезжать мимо Бологого, я все с большей теплотой и даже любовью стал вспоминать эти свои два года в стройбате. Они научили меня жесткому мужскому общежитию. Научили, что такое тяжелый физический труд, что такое подъем, что такое по морде ни за что. Армия сделала меня мужчиной, она рассказала о том, что можно жить, работать, дружить и даже еще веселиться и шутить и при этом не умирать там. Вот у меня маленький сын…

- Ему пять лет, да?

- Да. И я бы ни за что его не хотел отдать на войну, которая перманентно в нашей стране идет. Все говорят, что ее вроде бы нет, а она есть. Но при этом как Шевчук отдал своего сына в армию, я вот тоже отдам. А то сегодняшний молодой человек сначала при слове "армия" готов в обморок упасть, а потом идет с девушкой в ресторан и платит пополам… Обидно как-то за наш мужской цех.

- Сереж, а можно сказать, что ты с годами более сентиментальным становишься? Ты вот говоришь, что проезжаешь мимо Бологого, где служил, и щемящие чувства испытываешь.

- Человек, если он вменяемый и без справки, в нем присутствуют все чувства. И в определенной степени сентиментальность должна быть. Она должна соединиться с каким-то другим твоим чувством и родить какое-то третье. Я не верю людям, которые говорят: я ничего не боюсь. Ложь!

- А чего ты боишься?

- Вещи общебоязненные - семья, близкие и так далее. Авиакатастрофа и… поглупеть боюсь старчески. Боюсь забрюзжать. Боюсь, чтобы мои приоритеты или вот то, что я тебе говорил, не стали какой-то сумасшедшей догмой, кроме которой я больше ничего не смогу видеть в этой жизни.

Вадим Верник, сайт ОК!